Было часов десять утра;
легкая рябь чешуей вспыхивала на блестящей поверхности пруда и быстро исчезала, и в воде снова целиком отражалось высокое, бледно-голубое небо с разбросанными по нему грядами перистых облачков; в глубине пруда виднелась зеленая стена леса, несколько пашен и небольшой пароход, который с величайшим трудом тащил на буксире три барки, нагруженные дровами.
Магнуса не оказалось дома, и Меня приняла Мария. Великое спокойствие снизошло на Меня, великим спокойствием дышу Я сейчас. Как шхуна с опущенными парусами, Я дремлю в полуденном зное заснувшего океана. Ни шороха, ни всплеска. Я боюсь шевельнуться и шире открыть солнечно-слепые глаза, Я боюсь, неосторожно вздохнув, поднять
легкую рябь на безграничной глади. И Я тихо кладу перо.
Неточные совпадения
Чуть
лёгкий ветерок подёрнет
рябью воду,
Ты зашатаешься, начнёшь слабеть
И так нагнёшься сиротливо,
Что жалко на тебя смотреть.
Они поместили его не в моей комнате, а в двух хозяйских, рядом с моей. Еще накануне, как оказалось, произведены были в этих комнатах некоторые изменения и украшения, впрочем самые
легкие. Хозяин перешел с своей женой в каморку капризного
рябого жильца, о котором я уже упоминал прежде, а
рябой жилец был на это время конфискован — уж не знаю куда.
— Зачем вам читать Байрона? — продолжал он, — может быть, жизнь ваша протечет тихо, как этот ручей: видите, как он мал, мелок; он не отразит ни целого неба в себе, ни туч; на берегах его нет ни скал, ни пропастей; он бежит игриво; чуть-чуть лишь
легкая зыбь
рябит его поверхность; отражает он только зелень берегов, клочок неба да маленькие облака…
Знакомое читателю озеро в селе Грачах чуть-чуть
рябело от
легкой зыби.
Та-ак, та-ак…
Легче, — сдерёте кожу! — показывал Григорию другой студент, длинноволосый и
рябой.
Под
легким дуновением знойного ветра оно вздрагивало и, покрываясь мелкой
рябью, ослепительно ярко отражавшей солнце, улыбалось голубому небу тысячами серебряных улыбок.
Речки и ручьи шумно бурлят, луга затоплены,
легкий ветерок
рябит широкие воды, и дрожащими золотыми переливами ярко горят они на вешнем солнце.
Но Ниночке давно уже стало скучно. У нее опять закололо в боку, и она сидела худенькая, бледная, почти прозрачная, но странно красивая и трогательная, как начавший увядать цветок. И пахло от нее какими-то странными,
легкими духами, напоминавшими желтеющую осень и красивое умирание. Застенчивый
рябой студент внимательно наблюдал за ней и тоже, казалось, бледнел по мере того, как исчезала краска с лица Ниночки. Он был медик и, кроме того, любил Ниночку первой любовью.
Тем часом дымный старичок из-за портьерки ухо приклонил:
легкий королевский храп услышал. Он,
рябой кот, только того и дожидался. На приступочку стал, на другую подтянулся, из-за пазухи кавказского серебра пузырек достал.
Злой он сидит, как волк в капкане. Да волку, поди,
легче, — лапу отгрыз, и поминай как звали. А тут, отгрызи-ка! На чиркуль глаз скашивает, как бы в ноздрю не заехал, и все ухом к портьерке: не регочут ли там энти гадюки домашние… Хорошо ему, денщику адъютантскому, — курносый да
рябой, как наперсток, — в Антигнои-то не попал.